Будущее ценнее настоящего. Жизнь не в моменте. Когда-нибудь всё будет ок — когда постараешься, поучишься, убьёшься на работе.

«Отец успокоил ее: — Ну, какая ты мещанка!.. Теперь их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить и учиться нужно: те хорошие женщины были...». Ещё долго тебе до идеала жить и учиться нужно».

Нет контакта с чувствами. Чувства заменяются большими целями. И это то, что нужно невротику, поэтому отец именно успокоил, а не обидел.

«Накануне ночи в мире все было слишком отчетливо видно, ослепительно и призрачно — он казался поэтому несуществующим».

В неспособности заземлиться персонажи перетекают из настоящего в прошлое и будущее. Мир для них призрачен.

«Диспетчер поэтому слегка отпрянул от женщины ради приличия, но Фро опять прилегла к его груди, к его галстуку, и галстук сдвинулся под тяжестью ее головы в сторону, а в сорочке образовалась ширинка с голым телом. В страхе и неудобстве диспетчер продолжал танец, ожидая, когда музыка кончит играть. Но музыка играла все более взволнованно и энергично, и женщина не отставала от своего обнимающего ее друга. Он почувствовал, что по его груди, оголившейся под галстуком, пробираются щекочущие капли влаги — там, где растут у него мужественные волосы».

Герои отрицают свои чувства и естественные реакции, но они прорываются, как эти слёзы на груди у какого-то ухажёра. Слёзы — от случившегося тепла, которого в жизни с целями и пользой, вечным достигаторством нет.

Диспетчер, который влюблён в Фросю, тоже пугается. Страх и неудобство, желание поскорее закончить танец и отстраниться — вот его реакции на близость.

Всё оценивается с точки зрения пользы. Жизнь героям нужна, пока она кому-то полезна.

«Все-таки отец боялся выйти на работу несытым, неподготовленным, угрюмым, поэтому постоянно заботился о своем здоровье, бодрости и правильном пищеварении, расценивая сам себя как ведущий железный кадр».

Внутри чувство личного ничтожества, которое невозможно осознать (иначе можно разрушиться), оно заменяется на стремление к величию:

«— Гражданин механик! — с достоинством и членораздельно говорил иногда старик, обращаясь лично к себе, и многозначительно молчал в ответ, как бы слушая далекую овацию».

***

«Но сама она не могла любить, как хотела, — сильно и постоянно; она иногда уставала и тогда плакала от огорчения, что сердце ее не может быть неутомимым».

***
«На столе у нее была детская фотография ее мужа; позже детства он ни разу не снимался, потому что не интересовался собой и не верил в значение своего лица».

И в детство Платонов вкладывает мотив естественной, ещё не испорченной общественным гнётом жизни:

«Прекрасная жизнь была в самом этом мальчике с широким, воодушевлённым и робким лицом, который держал в руках ветку травы вместо игрушки и касался земли доверчивыми голыми ногами».

Долго жить, на что-то всё надеясь, трудно — неудовлетворённые (вытесненные) потребности рвутся наружу.

«Пока муж Фроси спит в жестком вагоне вдалеке и его сердце все равно ничего не чувствует, не помнит, не любит ее, она точно одна на всем свете, свободная от счастья и тоски, и ей хотелось сейчас немного потанцевать, послушать музыку, подержаться за руки с другими людьми. А утром, когда он проснется там один и сразу вспомнит ее, она, может быть, заплачет».

Только придумав, что муж её может быть не любит и не помнит её, она решается искать теплоту и близость. В обычной жизни она себе такую роскошь не позволяет. Такое часто бывает, когда только через злость, скандал, конфликт человек решается взять то, что хочет. Невротики не умеют договариваться и решать всё в мире.

Герои — эмоциональные калеки, телесно зажатые. Из-за того, что они не в контакте с собой, они слишком сильно опираются на внешнее и живут не свою жизнь. Не умея почувствовать полноту жизни, постоянно чего-то ждут, а жизнь проходит.

Картина на обложке: Пабло Пикассо. Меланхолия. Грустная женщина 1902